«Занимательная наркология». Так назвал свою книгу Андрей Макаревич, и в этом названии он весь – ироничный, со спрятанным в глубине истинным переживанием за свою культуру. Вот отрывок из этой книги.

«Само название книги, как ни верти, обязывает меня рано или поздно выйти за дозволенные рамки «алкоголь-табак». Ну что ж, поехали.

Сразу исключаю из поля зрения препараты, которые вводятся в организм с помощью иглы. Детская ненависть к уколам, а также сама мысль о том, что ради чего-то необязательного предстоит добровольно проделать в собственном теле отверстие с помощью острого металлического предмета, варварски вмешаться извне в тайный ход крови и соков по организму, — делает эту процедуру абсолютно невозможной. Как говорят на зоне — «я у себя один». (Был, правда, смешной медицинский случай, но об этом позже.) Это же можно отнести к заглатыванию разнообразных «колес», предназначенных изначально совсем для другого лечения от каких-то недугов. Грубо, недейственно, безрассудно по отношению к собственному телу. Тело, как известно, ломается не постепенно, а скачками, как автомобиль: распредвал уже истерся, но еще работает, и ты ничего не замечаешь — а завтра он полетел. Только тело, в отличие от тачки, на автосервис не загонишь.

Что касается травы, то мне мешает встать в ряды бьющихся за ее легализацию полное равнодушие к ней собственного организма — в результате я просто захочу спать и переводить на меня продукт бессмысленно. На самом деле, трава обладает гораздо более мягким воздействием, чем тот же алкоголь. Чтобы дойти до состояния человека, выпившего бутылку водки, надо выкурить чемодан травы, что невозможно. В отличие от водки, трава никогда не толкает к агрессии, и в том, что мировой официоз на нее ополчился, мне видится несправедливость. Музыканты всего мира покуривают траву, всем об этом известно и на это почти закрывают глаза — изредка задержат в аэропорту какого-нибудь сэра Пола Маккартни с пакетиком анаши. Разговоров!

Последнее время медики несмело сообщают, что марихуана, оказывается, лечит и предупреждает массу болезней — от астмы до рака. Оговариваются: в строго определенных дозах — ни больше, ни меньше. Так назовите эту дозу, черт возьми!

Имею еще одну индивидуальную особенность, удерживающую меня от употребления — находясь под воздействием чего-нибудь такого, я буду с удовольствием слушать музыку, но играть не возникнет ни малейшего желания. В семьдесят втором году в студенческом лагере «Буревестник» произошел показательный случай: какие-то продвинутые грузины принесли на танцы, где мы играли, большую рукотворную папиросу и торжественно ее нам подарили. С легкомыслием, присущим юности, мы употребили ее по назначению перед самым выходом на сцену — как положено. Думаю, что это был гашиш. Началось вступление к песне «Ты или я», и я со всей отчетливостью понял, что барабаны и бас-гитара уже настолько и самодостаточно звучат, что портить эту красоту своей гитарой и особенно голосом ни в коем случае не надо. Я присел на колонку и заслушался. Артисты сильно смеялись.

Некоторое время я играл джем с одной известной группой, любившей на том отрезке жизни покурить. Меня не покидало ощущение, что все медленные их пьесы играются медленнее, чем надо, мало того — каждая следующая четверть оттягивается назад, попадать вместе было трудно. Причем друг с другом музыканты попадали идеально — они находились в одном состоянии, а я из него вываливался: я считал в голове «раз — два — три — четыре» и добавлял еще одну сто двадцать восьмую — тогда получалось. Казалось, что музыка их идет по какой-то клейкой резине, и ноги отрываются с трудом. Я мог бы это отнести на счет собственных субъективных ощущений, но группа перестала курить траву — и это ощущение исчезло!

Восхитительная история: семьдесят второй, тот же лагерь «Буревестник», ночь, мы с барабанщиком Юркой Фокиным сидим на лавочке у совершенно пустой танцплощадки и думаем, где бы найти сигарет. Вокруг ни души. Я вспоминаю, что привез из Москвы пачку махорки. Не знаю, зачем я ее купил: понравилось название — «Махорка. Крупка» и цена — «6 коп.». Купил из любопытства, никогда раньше не видел настоящую махорку. Это оказались такие маленькие табачные дрова. Бегу к себе, отыскиваю на дне чемодана сплющенную пачку, возвращаюсь к Юрке, мы сворачиваем из газеты огромную козью ногу, засыпаем туда махорку, закуриваем. Через минуту на горизонте возникает какая-то хипповая «герла» — припозднилась из гостей. Увидев двух известных артистов, она присаживается к нам и спрашивает, что это такое странное мы курим. Не успеваю я открыть рот, как Фокин сообщает ей, что это коллекционная индийская трава, страшно сильная, поэтому девушкам никак нельзя. Еще минут десять «герла» упрашивает нас дать ей хоть капельку дернуть. Наконец Юрка протягивает ей остаток самокрутки со словами «Только осторожней!», «герла» затягивается и со словами «Вот это кайф!» падает с ног.

Кажется, это называется «кайф по мнению».

Касаемо галлюциногенов, столь популярных в хипповую эпоху конца шестидесятых, — написано об этом предостаточно и людьми куда более опытными и продвинутыми, не мне чета. ЛСД представляется мне препаратом, открывающим на время совершенно отдельный пласт восприятия, обычно находящийся под замком. Мало того — произведения, созданные при участии ЛСД, несут в себе помимо явных своих качеств некий зашифрованный слой информации, и считывается она только под воздействием этого же препарата, поэтому, скажем, при прослушивании музыки в этом состоянии какие-то артисты будут звучать как обычно, а какие-то — иначе. Все это имеет отношение к очень тонким материям и вообще узкоспециально. Обдолбаться кислотой и пойти на дискотеку — верх идиотизма. Можно, конечно, компьютером колоть орехи, только зачем?

Во время поездки в Амстердам имел любопытный опыт с какими-то мексиканскими грибами под названием «Философские камушки». Любопытно, но не более того.

Был однажды случай насильственного вмешательства наркотика в мою жизнь, и вот как это произошло.

Лет шесть назад я возвращался домой поздно ночью и изрядно, признаться, выпив. Дело было зимой. Мой пес, огромный кавказец Батя, встречал меня у крыльца, радости его не было предела — сейчас пустят в дом! У меня же, как часто бывает в этом состоянии, любовь затмила разум, я кинулся к нему обниматься, он прыгнул на меня своей восьмидесятикилограммовой тушей, я поскользнулся, упал назад, ударился спиной о порожек джипа и понял, что сломал ребро. Вдохнуть не получалось. Проклиная себя, зиму, дурака Батю, я дополз до крыльца, с трудом отпер дверь и добрался до кровати.

Наутро мы должны были лететь с «Машиной» в Алма-Ату. Хмель прошел, стало хуже, и я понял, что если дышать в минимальных пределах я как-то наловчился, то петь совершенно точно не смогу. Я позвонил директору — все уже ехали в аэропорт — и попросил отменить поездку. Через пять минут директор сообщил мне, что Алма-Ата умоляет не отменять концерт и стягивает лучшие медицинские силы прямо в аэропорт, — и я сломался. Действительно, у самого трапа меня ждал рафик «скорой помощи» и милейший молодой врач. Мы поехали в больницу, где мне перво-наперво сделали рентген. Выяснилось, что ребро не сломалось, а только треснуло, все не так плохо, уже от этого мне стало лучше, и я предположил, что, может быть, справлюсь с концертом. Доктор настойчиво предлагал мне укол промедола. Однажды, после не очень удачного удаления аппендицита, я уже испытывал на себе действие этого препарата — штука очень забавная, но никак не для работы. Я высказал свои опасения молодому доктору. Но ему так хотелось сделать мне приятное! «Всего два кубика, Андрей Вадимович!» — кричал он, и я уступил. Доктор уложил меня на кушетку, сестра торжественно внесла ампулу с промедолом и кольнула меня в плечо. После чего доктор предложил мне помочь дойти до машины — до концерта оставалось минут сорок. «Да нет, спасибо, я сам» — ничего со мной не происходило. Доктор слегка удивился, пожелал мне удачи, и машина тронулась. И тут промедол догнал меня. Если бы в течение секунды я выпил литр очень плохой и теплой водки — вот на что это было похоже. Координация движений нарушилась, в животе образовалась противная невесомость, мысли разъехались, и во рту возник вкус медной ручки. За всем этим взрывом ощущений боль действительно скрылась начисто, но это не имело никакого значения, так как я не мог вспомнить ни одного слова, ни одной песни, плохо представлял себе, как берут аккорды на гитаре и чувствовал себя отвратительно. Такого меня и привели на сцену — под руки. Я глупо хихикал от ужаса и просил артистов перед каждой песней сообщать мне тональность, а также стоять, развернувшись ко мне гитарами, чтобы я мог видеть аккорды и начинать петь без меня, если я вдруг не вступаю. Через минуту занавес поехал вверх, и мы грянули. Никогда в жизни я с такими усилиями не цеплялся за реальность. Убежден, что усилием воли можно ослабить и даже приостановить действие любого препарата — включаются могучие резервы организма. Мы же знаем случаи, когда человек собрался и мгновенно протрезвел — какая разница? У меня ушло на это минут десять — первые три песни, длиной в жизнь. Не знаю, сколько нервных клеток лопнуло от перенапряжения воли. Я победил.

Нет-нет, господа, никаких наркотиков на работе!

В последнее время набирает силу теория, согласно которой человеку следует питаться тем, что произрастает на его родине и чем питались его предки. Что-то в этом есть. Организму проще выстроить взаимоотношения с родными продуктами, созревшими в том же воздухе и на той же воде. Именно поэтому я уделил основное внимание питию — ну, сложилось так исторически, не курил Илья Муромец анаши и грибами не баловался — мед-пиво пил. Ну, не Кастанеды мы. Так что нам бы с питием разобраться. Да и не с питием — разберитесь с собой, друзья мои. И если вам это удастся, и азы мировой гармонии забрезжат перед вами — я за вас спокоен. Можете по этому случаю даже выпить — если захотите.

Удачи!»